Сначала волнения охватили Грузию, Грецию и Францию, потом взбунтовался Израиль. Мы видим своего рода эпидемию народных бунтов, причем несложно догадаться, что впечатления от событий в одной стране влияют на поведение людей в другой. Причины выступлений в каждом случае разные: попытка ввести закон об «иностранном влиянии» в Грузии, железнодорожный кризис в Греции, пенсионная реформа во Франции и, наконец, судебная реформа в Израиле.
Но есть и общие черты: протесты не только оказывались массовыми и в значительной степени спонтанными, но зачастую были поддержаны профсоюзами, которые прибегали к забастовкам, либо угрожали ими. К Грузии это, конечно, не относится, там, как и всюду на постсоветском пространстве, профсоюзы слабы и не имеют авторитета. А в западноевропейских странах мы видим возрождение рабочих организаций и рост их влияния. Как уже говорилось в предыдущих постах, форма движения меняется, как и его состав. Речь уже не только о привычных «синих воротничках», работниках промышленных предприятий. На первый план выходят сотрудники транспортных компаний, трудящиеся, обеспечивающие функционирование инфраструктуры, бюджетники, банковские служащие.
Структура занятости и рынка труда изменились, но классовый конфликт никуда не делся.
Протесты вновь становятся результативными. В течение длительного времени гражданам добиваться чего-либо от власти даже в демократических странах было бесполезно. С середины 2010-х годов правительства и господствующие классы повсеместно демонстрировали нечувствительность к народным выступлениям. Ни общественное мнение, ни выход людей на улицу ни на что не влияли. Пенсионные реформы проводились повсеместно на фоне всеобщего возмущения, которое просто игнорировалось (в этом смысле Франция Саркози и Россия Путина мало друг от друга отличаются). Да, в Западной Европе есть возможность наказать политиков за подобное поведение провалив их на выборах, но новое правительство, составленное из вчерашних оппозиционеров, продолжит ту же самую линию.
Главной причиной нечувствительности власти к общественному мнению было беспрецедентное единство элиты и всех групп и политического класса (независимо от номинального деления на «левых» и «правых») в противостоянии собственному обществу. Первым результатом такого положения дел стала деморализация, апатия и рост аполитичности населения, что вполне устраивало правящие классы (опять же, в этом плане Россия — случай крайний, но не исключительный). Затем начался рост антисистемных популистских движений, по большей части правых. Эти движения, однако, оказались неспособны предложить не только демократическую и реалистичную альтернативу неолиберальному курсу, но и не смогли обеспечить для своей повестки сколько-нибудь устойчивые формы социальной мобилизации и консолидации (что естественно: правый популизм это политическая форма, которую обретает толпа озлобленных и дезориентированных обывателей-одиночек). Затем на передний план снова выходят профсоюзы, за спиной которых иногда маячат радикальные левые, научившиеся на своих ошибках и неудачах работать с изменившимся обществом.
В такой ситуации давление нарда на власть снова становится результативным. В Израиле правительство приостановило судебную реформу. В Греции обещают что-то сделать для исправления ситуации с железными дорогами. Во Франции президент Макрон пока держится, но борьба не закончена. А британское правительство, посмотрев на то, что творится за Ла Маншем, отказалось от собственных планов пенсионной реформы. Грузия становится исключением подтверждающим правило: ни левых, ни профсоюзов на протесте замечено не было. Но успех был. Не только потому, что там правительство слабее, чем в Европе, но и потому, что общая атмосфера в мире меняется.
Апатия и пассивность уходит в прошлое, начинается новая политизация.