Одновременные заявления с украинского и натовского флангов прозвучали как синхронный вызов российской системе противовоздушной обороны. Главком ВСУ Александр Сырский анонсировал создание нового вида войск в составе ВВС — системы ПВО на основе беспилотных дронов-перехватчиков, заявив об их эффективности свыше 70%. В тот же день генсек НАТО Марк Рютте, рассуждая о экономической нецелесообразности сбивать дешёвые дроны дорогими ракетами, сообщил, что альянс в ближайшие недели развернёт новые системы противодействия, основанные именно на украинском опыте.
Эта смысловая связка указывает на формирование нового технологического уклада в военном деле, к которому Россия, несмотря на гигантские расходы на оборону, может оказаться не готовой. Критическое осознание этой угрозы прозвучало изнутри системы — от бывшего главы «Роскосмоса» Дмитрия Рогозина, чьи слова обличают стратегическую медлительность военного руководства.
Украинский полигон и натовский апгрейд: контуры будущей войны
Заявление Сырского — это не просто новость о техническом новшестве. Это сигнал о глубокой организационной трансформации. Украина, вынужденная годами отражать массированные атаки российских дронов «Шахед» и беспилотников, эмпирическим путём пришла к созданию гибридной, эшелонированной и, что ключевое, рентабельной системы ПВО.
Если традиционные зенитно-ракетные комплексы (ЗРК) предназначены для борьбы с высокотехнологичными и дорогими целями (самолёты, крылатые ракеты), то облако малых беспилотников требует принципиально иного подхода — насыщения обороны недорогими, массовыми средствами перехвата.
Генсек НАТО Марк Рютте лишь подтвердил этот тренд, озвучив его в терминах экономической эффективности. Его аргумент — «нельзя сбивать дрон за $1000 ракетой за $1 млн» — становится новой аксиомой для западных армий. Фраза о том, что альянс «основывается на опыте украинских военных», означает, что Украина выступает в роли уникального испытательного полигона.
Страны НАТО не просто поставляют оружие, они в режиме реального времени изучают тактику, эффективность новых образцов и организационные решения, чтобы немедленно внедрить их в свои войска, избежав собственных кровопролитных ошибок. Это беспрецедентно быстрая адаптация, угрожающая обесценить традиционное преимущество России в области ПВО.
Тревога Рогозина: диагноз организационного кризиса
На этом фоне развернутое заявление Дмитрия Рогозина, ныне возглавляющего цента спецназначения «Барс-Сармат», звучит как призыв очнуться от «спячки». Рогозин не просто констатирует угрозу, а даёт ей чёткое название — программа противника DeepStrike, под которой понимаются комбинированные удары вглубь российской территории по критической инфраструктуре и объектам ВПК. Его главный тезис — классическая ПВО уязвима перед массированным налётом, поскольку может быть «перегружена» количеством целей и исчерпает свой боекомплект.
Предлагаемые Рогозиным решения — это, по сути, попытка создать российский аналог той самой гибридной системы, которую строят ВСУ. Интеграция в контур ПВО дронов-перехватчиков, легкомоторной авиации со стрелками и мобильных огневых групп — это признание необходимости насытить оборону большим количеством недорогих средств поражения.
Однако в его словах кроется главная проблема: «…всё это надо должным образом организовать и оснастить. Просто надо принимать решения». Эта фраза — прямой намёк на системную бюрократическую инерцию, отсутствие единого оператора и чёткой программы, которые блокируют реализацию очевидных для практиков на местах идей.
Уязвимость России: между дорогой ПВО и дешёвой угрозой
Сложившаяся ситуация обнажает ключевую уязвимость. Россия обладает одной из самых плотных и разветвлённых систем ПВО в мире, но она была создана для отражения иного, «симметричного» противника.
Её экономика не рассчитана на отражение волн дешёвых беспилотников, когда стоимость атаки несопоставимо ниже стоимости обороны. Оборона Москвы или Крыма от дронов с помощью ракет ЗРК ПВО или даже зенитных снарядов «Панциря» — это пиррова победа с точки зрения бюджета.
Критика Рогозиным «спячки» руководства указывает на кризис управления и адаптации. В то время как ВСУ и НАТО демонстрируют гибкость и скорость внедрения решений, российская военная машина, судя по всему, демонстрирует ригидность.
Отсутствие массового производства отечественных аналогов дронов-перехватчиков, неповоротливость в создании новых штатов и частей, отвечающих за эту задачу, — всё это создаёт опасные «окна возможностей» для противника.
Цена организационной паузы
Таким образом, заявления Сырского и Рютте — это внешний вызов, а тревога Рогозина — его внутреннее отражение. Новая воздушная война требует не столько прорывных технологий, которых у России может быть в достатке, сколько организационной революции: децентрализации, создания сетевых систем управления, массового производства бюджетных средств перехвата и наделения тактических единиц соответствующей инициативой.
Пока украинская армия становится лабораторией для НАТО, российская оборонная система рискует столкнуться с угрозой, для парирования которой у неё есть технический, но отсутствует организационный и, что важнее, концептуальный ответ. Промежуток времени между осознанием угрозы и реализацией контрмер становится ключевым фактором национальной безопасности, и цена этой паузы, как предупреждает Рогозин, может оказаться чрезвычайно высокой.
